Мы «малые», коротко бросил он, и мистер Грей повернул «рэм» направо. Колеса забуксовали, грузовик тряхнуло. Лэд поднял голову, в очередной раз громко выпустил благоухающие эфиром газы и жалобно взвыл. Брюхо пса раздулось и отвисло: всякий посторонний мог бы посчитать его сукой, готовой вот-вот ощениться.

На стоянке отдыхали десятка два машин и пикапов. Утонувшие в снегу едва не по крыши наверняка принадлежали обслуге: механикам (здесь всегда дежурило не меньше двух), официанткам, поварам. Джоунси с живейшим интересом отметил, что самой чистой была светло-голубая патрульная машина с небольшим сугробиком вокруг проблескового маячка. Нарваться на арест? Это, несомненно, положит конец планам мистера Грея; с другой стороны, он уже был свидетелем трех убийств, если считать водителя пикапа. Правда, свидетелей первых двух не найдется, как, возможно, и отпечатков Гэри Джоунса, но здесь? Полным-полно. Он представил себя стоящим в зале суда. «Видите ли, судья, все убийства совершил тот инопланетянин, что пробрался в меня. Мистер Грей».

Еще одна шутка, которую мистер Грей вряд ли оценит.

Достойный мистер Грей тем временем снова обшаривал его сознание.

Пердайзерт, начал он. Почему вы называете это место «Пердайзерт», когда на табличке написано «Дайзерт»?

Это Ламар придумал, объяснил Джоунси, вспоминая долгие веселые завтраки в придорожном ресторанчике, по пути в «Дыру в стене» или оттуда. Тоже часть традиции… И мой па тоже так его называл.

Это забавно?

Не слишком. Довольно грубая шутка.

Мистер Грей остановился в самом близком к освещенному острову ресторана ряду, как можно дальше от полицейской машины. Джоунси так и не сообразил, понимает ли мистер Грей значение проблескового маячка или нет. Он выключил фары, потянулся к ключу зажигания, но замер и издал несколько резких, похожих на лай звуков:

— Ха! Ха! Ха!

Ну как вам? Нравится? — с нескрываемым любопытством спросил Джоунси. И с некоторым опасением тоже.

— Никак, — сказал мистер Грей, выключая зажигание. Но продолжая сидеть в темноте, прислушиваясь к вою ветра за стеклами кабины, он снова попробовал, на этот раз чуть увереннее: — Ха, ха, ха, ха!

В своем офисе-убежище Джоунси вздрогнул. Жуткий звук. Словно привидение пытается обернуться человеком.

Лэду смех тоже не понравился. Он снова взвизгнул, испуганно глядя на мужчину за рулем хозяйского грузовика.

Оуэн тряс Генри, пытаясь разбудить, и Генри неохотно открыл глаза, уверенный в том, что проспал не больше пяти минут. К конечностям словно гири привязали.

— Генри!

— Я здесь.

Левая нога чешется, и во рту тоже, проклятый байрум обметал губы. Генри стер его, с удивлением отмечая, как легко отрывается грибок. Отлетает, как шелуха.

— Слушай. И смотри. Можешь?

Генри поглядел на призрачно-белую дорогу. Оуэн остановил «сноу кэт» у обочины и выключил фары. Где-то впереди, в темноте звучали голоса… что-то вроде лагеря. Генри обшарил их сознание. Четверо: молодые люди, рядовые…

Блю-группа, прошептал Оуэн. Мы наткнулись на Блю-группу.

Четверка молодых людей, рядовые Блю-группы. Старавшиеся не показать, как испуганы… пытавшиеся выглядеть крутыми… голоса во тьме… небольшой походный огонек голосов в темноте…

Генри обнаружил, что способен все рассмотреть, хотя и смутно, из-за снега, конечно: желтые вспышки освещали поворот на шоссе. На приборной панели лежала картонка из-под пиццы, превращенная в поднос, на котором валялись несколько кусков сыра, крекеры и швейцарский армейский нож. Нож принадлежал одному из парней по имени Смитти, и все по очереди нарезали им сыр. Чем дольше Генри вглядывался, тем лучше видел, но более того, он проникал в головокружительные глубины, словно физический мир отныне стал не трех-, а четырех- или пятимерным. И легко понять почему: он видел не одной, а четырьмя парами глаз одновременно. Они жались друг к другу в кабине…

— «Хамей»! — восторженно воскликнул Оуэн. — Охуительный «хамей»! Повышенной проходимости! Проберется где угодно и когда угодно! То, что надо!

Молодые люди сидели достаточно близко друг к другу, но все же в четырех разных местах, глядя на мир с четырех разных точек, и были наделены зрением разной остроты — от почти орлиного (Дейна из Мейбрука, штат Нью-Йорк) до совсем обычного, довольно среднего. Однако мозг Генри каким-то образом подвергал их обработке, оценивал всех одновременно, словно переводил застывшие на бобине пленки множественные образы в живые картины. Но не как в кино: не какое-то ненадежное трехмерное изображение, нет, совершенно новый способ видения, того рода, что может стать толчком к совершенно новому способу мышления.

Если это дерьмо распространится еще дальше, подумал Генри, испуганный и безумно возбужденный, если оно распространится…

Локоть Оуэна вонзился ему в бедро.

— Может, оставишь лекцию до более подходящего случая? — посоветовал он. — Лучше посмотри туда, на ту сторону шоссе.

Генри автоматически перевел взгляд в указанном направлении, наслаждаясь своим уникальным счетверенным зрением, и запоздало сообразил, что не просто посмотрел, а одновременно подключил глаза всей четверки, чтобы лучше всмотреться в дальний конец дороги. Там тоже мигали огоньки.

— Контрольно-пропускной пункт, — пробормотал Оуэн. — Петля старого Курца. Одна из его страховочных штучек. Оба въезда на шоссе заблокированы, проезд только по пропускам. Мне нужен «хамви», в такой ураган лучшей машины не найти, но не хочу всполошить парней на той стороне. Можем мы это сделать?

Генри снова поэкспериментировал с глазами молодых людей, подвигал глазными яблоками и обнаружил, что, если они не смотрят на один и тот же предмет, ощущение богоподобного четырех-пятимерного зрения испарялось, оставляя его с тошнотворной, распавшейся перспективой, где ментальные процессоры не действовали. Но он двигал их глазными яблоками. Только ими, но…

Думаю, сумеем, если станем действовать вместе, ответил Генри. Подбирайся ближе. И перестань разговаривать вслух. Держи мысленную связь.

Голова Генри неожиданно наполнилась новым содержимым. Зрение снова прояснилось, но перспектива на этот раз не была такой многоплановой. Только две пары глаз вместо четырех: его и Оуэна.

Оуэн включил вездеход на первую скорость и стал пробираться вперед с погашенными фарами. Низкий рокот двигателя терялся за непрерывным визгом ветра. По мере того как они сокращали расстояние, Генри усиливал контроль над сознанием сидящих в «хамви».

Мать твою, сказал Оуэн, полусмеясь, полузадыхаясь.

Ты о чем?

О тебе, старина: не поверишь, все равно что оказаться на ковре-самолете. Иисусе, ну и силен ты!

Думаешь? Погоди, что запоешь, когда встретишь Джоунси!

Оуэн остановил «сноу кэт» у подножия низкого холма. За ним было шоссе, а еще — Берни, Дейна, Томми и Смитти, сидевшие в «хамви» на самом верху южного пандуса и пожиравшие сыр и крекеры с импровизированного подноса. Они с Оуэном в полной безопасности. Четверка молодых людей, не зараженная байрумом, понятия не имела, что за ними наблюдают.

Готов? — спросил Генри.

Кажется.

Вторая личность в голове Генри, казавшаяся спокойной, как удав, когда Курц со своими приспешниками палили по ним, теперь нервничала.

Бери командование на себя, Генри. Я всего лишь исполнитель.

Начинаем.

Все последующее Генри проделывал инстинктивно, связав четверку в «хамви» воедино, не образами смерти и разрушения, но воплотившись в Курца. Для этого он беззастенчиво воспользовался не только энергией Оуэна Андерхилла, в этот момент куда более сильной, чем у него самого, но и его глубоким знанием устава и обязанностей командира. Само это действие доставило ему невыразимое удовлетворение. Впрочем, и облегчение тоже. Одно дело — двигать их глазами, и совсем другое — полностью завладеть разумом. А ведь они не поражены байрумом и, следовательно, должны бы обладать иммунитетом к подобным вещам. Слава Богу, что это не так!